Разговаривая со звездой Камерного театра Олей Шур-Селектар, меньше всего думаешь о том, что твоя собеседница - представитель того самого "полуторного поколения", которая сумела реализовать в новой стране все свои мечты. В интервью "Вестям" Оля рассказала, нужна ли для театральной карьеры в Израиле протекция, как сочетаются сцена и материнские обязанности, что делать с акцентом на иврите - и, конечно, о новых ролях. Этой беседой "Вести" открывают цикл интересных предновогодних интервью.
Шур выросла в театральной семье. Ее отец - режиссер, а мама - хоть и экономист, но, по выражению Оли, тоже - "абсолютный человек искусства". Будущая прима Камерного, что называется, росла за кулисами, но репатриация в Израиль вполне могла внести свои коррективы в планы девочки, влюбленной в театр. Новая страна, язык, отсутствие нужных связей и знакомств. Однако 14-летнюю Олю, похоже, это только раззадорило.
Уже четыре года спустя ее приняли в армейский ансамбль - недостижимую мечту для многих талантливых призывников. Затем была театральная школа "Бейт-Цви", закончив которую Шур вполне могла оказаться не у дел, как это происходит с многими талантливыми людьми, мечтающими о сцене. Но через полгода она уже начала репетиции главной женской роли в спектакле "Овечий источник" по пьесе Лопе де Вега - на сцене Камерного, который стал ее домашним театром.
А дальше была Антигона, за исполнение роли которой Шур-Селектар была названа лучшей актрисой года, Лора в "Стеклянном зверинце", главные роли в "Йентл" и "Кабаре", Эрнестина в "Свечах для дня рождения" и многие другие классические и современные героини. Даже личная жизнь у нее оказалась непрерывно связанной с театром: Оля вышла замуж за звезду театра и кино Миху Селектара и вместе с ним растит двух дочерей.
А дальше? Дальше было 7 октября и война, которая изменила все и всех. И беседа, которая подводит итоги этого непростого года, понятным образом началась с темы, которую обойти невозможно, даже при всем желании.
- Мы все пережили ужасный год: война, сотни погибших, раненых, отчаяние и какая-то полная безнадега, куда ни посмотри. Где вы находите силы - для всего: семьи, детей, уже не говоря об усилиях, требующихся для того, чтобы подняться на сцену?
- Год был кошмарным - для всей страны и для нас, творческих людей, актеров театра. Чем мы отличаемся от других? Нет, наверное, ни одной семьи, которой это бы не коснулось лично. Страна маленькая, а потерь было слишком много, чтобы кого-то это могло миновать.
- Как это коснулось вас?
- У моего очень близкого друга, тоже актера, мать была в плену в Газе. 85-летняя Альма Авраам, та самая, которую вернули в Израиль в критическом состоянии. Ужасные дни ожидания были очень тяжелыми, а затем, в месяцы войны, ситуация только ухудшилась. Эту боль невозможно описать словами.
- Но это личное. А как чувствует себя при этом человек искусства? Мы ведь уже знаем, что первой в экстремальных ситуациях страдает именно культура - театры прекращают работу, ни у кого нет настроения ходить в кино, музеи, на выставки?
- Первые два месяца мы занимались исключительно добровольческой работой. Выступали где только могли, в основном пытались хоть немного скрасить жизнь эвакуированным, в особенности - переселенцам с юга, которые выжили, несмотря ни на что. Театр, разумеется, не работал, но мы без дела не сидели.
- А потом?
- Когда театр вновь открылся, я вообще не понимала, как в этой ситуации вообще можно что-то делать, и кто соберется прийти на наши спектакли. Но оказалось, что люди соскучились по возможности быть вместе, переживать, плакать и даже смеяться вместе. Мы в Камерном вернулись на сцену в конце ноября, буквально за неделю подготовив премьеру - постановку под названием "Дни, лучшие в тысячу раз" - по текстам, написанным уже после 7 октября: Давидом Гроссманом, Этгаром Керетом и другими. Это был вечер монологов и известных песен в новой обработке. Мы называем эту постановку "групповой терапией" - как для публики, так и для нас, работников театра.
- А потом были восстановлены и другие постановки, а также началась репетиция новых - уже в духе новой ситуации?
- Возьмем, к примеру, спектакль по пьесам и песням Ханоха Левина, который вышел совсем недавно и в котором я тоже принимаю участие. Я не буду говорить о плодотворности и гениальности Левина как драматурга - это обшеизвестный факт. Но нельзя не обратить внимание на его политические тексты. Такое ощущение, что они были написаны сегодня. Мы не поменяли в текстах Левина ни одного слова, и все равно он звучит сегодня актуально, как никогда. Репетировать эти фрагменты было особенно больно.
- Потому что в антивоенном пафосе Левина кроется безнадежность?
- К сожалению. Мы просыпаемся каждое утро с надеждой, что все будет хорошо. Но когда ты читаешь блестящий текст, написанный 40-50 лет назад, то перспектива получается иной. Помните? "Ты, я и следующая война. Когда мы рождаемся, она уже нас поджидает – следующая война. Когда стучат в дверь, то нас снова трое – ты, я и следующая война. И когда все закончено, нас по-прежнему трое - следующая война, ты и фотография на стене". И ты думаешь себе - неужели это то, что уготовано нам и нашим детям?
- Но все же - несмотря на весь мрак и отсутствие перспективы, мы продолжаем жить…
- Каждый, как может. Вы берете у меня интервью, я выхожу на сцену, жизнь продолжается. Недавно вспоминала, сколько книг прочитала в молодости про Вторую мировую войну, сколько историй узнала. Ведь и тогда люди продолжали жить, праздновать дни рождения, смеяться, держаться за мелкие радости, использовали любой повод, чтобы оставаться на плаву. Поэтому нельзя пропускать ничего светлого в жизни именно сегодня, и черпать в этой радости силы на будущее.
- Как вам играется в такое время в комедиях? Вы ведь принимаете участие в нескольких комедийных постановках - "Тартюфе", в постановке по Ханоху Левину и других?
- К счастью, наверное, но все это - не совсем комедии. Тот же "Тартюф" - пьеса классическая и с совсем не комедийным финалом, чуть измененным для этой постановки. В постановке по Левину моя линия - трагическая и очень серьезная: мне достались непростые песни и монологи, здесь тоже никакого диссонанса нет.
- Тогда - вопрос более общий: можно ли на сцене вообще отключаться от того, что происходит за стенами театра?
- Это моя работа, я обязана уметь абстрагироваться: от новостных сообщений, прочитанного утром по дороге на работу, от соцсетей. Моя работа - это и моя радость, и наказание. На работе я обязана играть на инструменте - своей душе. А этот инструмент иногда очень зашкаливает, он не всегда настроен. Моя работа - это не сидеть за компьютером и писать мейлы, когда можно оторваться на 5 минут и поплакать.
- Актеры действительно всегда на виду, под софитами…
- Поэтому приходится держать себя в руках и, что называется, соответствовать. Для себя, для окружающих, для семьи.
- Вы - мать двух девочек, одна из них уже совсем взрослая, скоро пойдет в армию. Переживания за будущее поколение, разумеется, есть. Как вы справляетесь с этим грузом?
- Моей старшей девочке уже 17, поэтому разговоры с ней - это беседы со взрослым человеком. У нее, что называется, сердце на правильном месте, она идеалистка, как и ее родители. Она учится в школе "Тельма Елин" с углубленным изучением театрального искусства.
- То есть - "косит" туда же, что и вы с мужем?
- Она действительно очень талантливая девочка. Но! Получив первую повестку, она вернулась с собеседования очень довольная. "Я им сразу сказала, - с порога заявила она, - что не хочу никакого армейского театра, только серьезную армейскую службу!" Она ходит со мной на демонстрации и говорит: "Евреи должны жить только здесь, это наша страна. И мы должны сделать все, чтобы жить здесь в безопасности. Мы не можем уехать отсюда никуда".
- Поэтому все эти переживания вы не можете обсуждать с ней?
- Ни в коем случае! Могу рассказать о них "Вестям", потому что по-русски она это интервью не прочтет (смеется). Или могу написать что-то в фейсбуке - туда она тоже не заглядывает, потому что "фейсбук - это для стариков". Я нахожу себе отдушины, где могу озвучить свои страхи и переживания, но не перед ней. Она должна верить в то, что может все: ее поколение - будущее этой страны. И я могу лишь искренне радоваться тому, как она настроена и как относится к Израилю.
- Это, конечно, гордость, но и страх тоже?
- Пугает ли меня все это? Еще как! Все ее армейские показатели зашкаливают, отличная перспектива выйти на командирские курсы, максимальный профиль здоровья. Она получила приглашение на отборочные курсы летчиков! Я с ужасом за всем этим наблюдаю, но понимаю, что позволю себе сходить с ума тихо, сама с собой, а моя девочка будет покорять все новые вершины.
- Как вообще было растить детей в актерской семье? Наверняка случались вечера, когда оба родителя были на сцене. А ваши девочки?
- Когда они были совсем маленькими, я резко снижала свою занятость, чтобы проводить больше времени с ними, старалась играть только в одном спектакле, не более того. А когда они стали чуть старше и я вернулась к нормальной работе - у нас была армия нянечек, но только по вечерам. В садики я обеих отправила, когда девочкам исполнилось по 3 года - до этого времени они были со мной. А во время репетиций по утрам они оставались с папой. Коронавирус, надо сказать, сыграл нам хорошую службу и позволил много времени проводить с детьми дома.
- Не было страшно за карьеру, когда дважды вы отходили от дел после рождения дочерей?
- Нет. Я вообще никогда особо не переживала за карьеру. У меня было четкое ощущение, что сцена - это мое дело, которое я люблю и оно любит меня. И если не там, то здесь, и если не так - то иначе, но все будет. Я никогда не боялась остаться без работы.
- Видимо, потому что в начале карьеры вам очень повезло?
- Разговоры о том, что меня заметили в театре чуть ли не в студенческие годы и сразу зазвали на главную роль - сказки. Полгода я искала работу, ходила на открытые пробы и в конце концов получила роль. С другой стороны, я могу привести массу имен актеров, которые начинали вместе со мной, но сегодня не у дел. Это не вопрос везения и даже не таланта: есть масса талантливых людей, которые не работают по специальности, и есть обратная ситуация. Так что не только в удаче дело.
Поэтом очень важны "запасные аэродромы". Если я не в театре - то пишу, придумываю что-то сама, работаю в независимых проектах. Я всегда занималась музыкой и давала концерты - вне всякой связи с Камерным театром. Я не умею сидеть на одном месте, у меня там шило - так уж получилось.
- Русскоязычным актерам, не родившимся здесь и бьющихся с акцентом, отсутствием связей и так далее - труднее, чем коренным израильтянам?
- Я не верю вообще в контакты и связи в актерской профессии. Я сама - пример так называемых "бесконтактных". Дочь новых репатриантов, приехала сюда почти в 14 лет, мой отец не служил в армии ни с кем из нужных людей. Когда меня приняли в армейский ансамбль, все были в шоке: туда, мол, берут только с протекцией. Неправда, и я тому пример - девочка из-под Афулы, 4 года в стране. Я свято верю в то, что когда поднимается занавес - никакая протекция не поможет, человек обязан уметь что-то делать на сцене.
- Вернемся к русскоязычным актерам?
- Эмиграция - страшная боль и очень тяжелая вещь для людей искусства. Потому что язык - наш инструмент и самое большое достояние. Это ассоциативный ряд, с этим связаны наши чувства. И поэтому самое главное для только что репатриировавшихся коллег - выучить язык. А дальше - я верю, что если человек талантлив и без сцены не представляет своего существования - он себя найдет, или найдут его.
- Пример Оли Шур - это правило или исключение из него?
- В моей профессии, наверное, исключение. Но вообще все мое так называемое "полуторное поколение" - они везде, на ведущих позициях и во всех профессиях. В своей профессии я много подобных примеров не знаю, это правда. Но нужно понять - я ведь не поколение театра "Гешер". Людям, создавшим "Гешер", было далеко за 20, я же приехала подростком, закончила здесь школу, служила в армии, училась в "Бейт-Цви". Я не репатриировалась сложившейся актрисой, в этом мое отличие от другого поколения актеров-репатриантов. Нельзя меня сравнивать с Женей Додиной или с Леной Яраловой. Лена сюда приехала в 26 - это уже совсем другая история, и то - смотрите, как она смогла себя здесь проявить и как замечательно работает.
- Вы всю жизнь служите в одном театре - Камерном. Не было желания попробовать себя на других сценах?
- Во-первых, театр у нас огромный. Иногда я могу не работать с актером даже 15 лет, а потом вновь столкнуться с ним в одной постановке. Так что "усталости материала" нет. Кроме того, у меня всегда есть свои проекты "на стороне", это тоже помогает.
- Но приглашения были?
- Конечно, но я всегда в итоге оставалась. Меня звали практически во все израильские театры - в "Бейт-Лесин", "Гешер", "Габиму". Если бы в молодости мне сказали, что я буду столько лет хранить преданность одному театру, я бы наверняка рассмеялась этому человеку в лицо. Но в итоге 20 с лишним лет живу с одним человеком, которого обожаю, и много-много лет работаю в одном театре.
- Немного бестактный вопрос, но все же. Насколько вас напрягает вопрос возраста и предстоящий переход на роли не главных героинь, а их матерей?
- Не напрягает вообще. Скажу так: у меня 17-летняя девочка - красавица, цветок, и я уже не говорю про младшую, которой 12 и которая каждое утро просыпается и становится еще выше. А ведь совсем недавно она была такой кнопкой! Поэтому для меня этот переход очень естественен, не могу даже передать как. У меня нет никакого желания быть моложе, чем я есть. И есть замечательные роли для женщин постарше. Поэтому все идет своим чередом. Кроме войн и факта, что наши заложники все еще в плену. А то, что жизнь не стоит на месте - это абсолютно нормально, так и должно быть. Сейчас - я самая старая, чем когда-либо была. Посмотрим, как дело пойдет дальше. А пока мне 47 и все нормально: полет нормальный, а жизнь - продолжается.