Доктор Гай Раснер работает в отделении пластической хирургии больницы "Шиба". Через несколько дней после резни, устроенной ХАМАСом 7 октября, он узнал, что минздрав ищет хирургов-добровольцев для помощи в опознании жертв. Врачам поручалось брать пробы ДНК у погибших. Доктору Раснеру в своей практике приходилось встречаться и с боевыми травмами, и с тяжелыми ожогами, но он признается: к такому ужасному зрелищу он готов не был.
"Я услышал, что минздрав ищет хирургов, готовых на добровольческой основе проводить тесты ДНК для опознания тел, и вызвался заняться этим, – рассказывает доктор Раснер. - Надо было брать образцы тканей, откуда затем выделяли ДНК. Увы, многие тела были в таком состоянии, что это оказалось непросто. Среди них были сильно обгоревшие. Были пакеты с кусками тел, принадлежащих непонятно кому. Передо мной стояла задача получить образцы ДНК из этого материала".
В публикации, которую доктор разместил в соцсетях несколько дней назад, находясь на базе военного раввината, он выложил свою фотографию в особой маске и рассказал о трудной работе.
"Сказать, что было тяжело – это не сказать ничего, – написал он. – Это был настоящий ад на земле. Это невозможно описать словами, особенно вид и запах тел".
– Для чего нужна маска?
– Она защищает от запаха. Не от чего-то более опасного, например, боевых отравляющих веществ. Просто от запаха разлагающегося мяса. Приходилось иметь дело с телами, которые пролежали перед доставкой 3–5 дней на солнце.
Раснер и другие врачи работали круглосуточно, сменами по 6 часов, по мере поступления тел. Не было времени ни на перерывы, ни на помощь психолога.
"Когда прибывает очередной грузовик, нас вызывают, и мы приступаем к работе, – говорит он. – Работа была очень напряженной, всем было нелегко. Минздрав организовал группы поддержки для тех, кто был этим занят".
Несмотря на опыт работы в Национальном ожоговом центре в Тель ха-Шомере, доктору пришлось морально нелегко. Но выбора не было, работу надо было продолжать.
"Технически я мог с этим справляться, но зрелище было более тяжелым, чем то, с чем я сталкивался ранее, – говорит он. – Моя психика испытывала сильную нагрузку. Это совсем не то, что лечить ожог у живого человека. Однако я старался взять себя в руки и работать, абстрагировавшись от переживаний".
– Но были и моменты, когда вы ломались.
– После обработки первого грузовика я вышел наружу совершенно разбитым, но очень скоро взял себя в руки. Это трудно. Вы видите куски тел с татуировками, принадлежащие участникам фестиваля в кибуце Реим, и понимаете, что тела поступили оттуда.
Одно из первых сообщений, которое я услышал прямо в день нападения террористов, относилось к паре, которая участвовала в фестивале. Мужчину звали Гаем, а его подружку – Михаль. Точно так же, как меня и мою жену. Мне подумалось, что несколько лет назад мы тоже могли оказаться там.
– Можно ли избавиться от этих ощущений? Или какие-то из них остались с вами и после возвращения домой?
– Меня до сих пор преследует запах. Я не могу от него избавиться. Но надо выполнять эту работу. Люди ищут своих родственников, для них это катастрофа. Но то, что я делал, помогло и мне самому. Это трудно объяснить, но это немного успокаивает, вносит в происходящее логику, если можно говорить о ней в этих обстоятельствах.
В своей публикации Раснер поднял тему взаимопомощи израильтян, с которой он столкнулся в последние дни: "Этот дух коллективизма невозможно уничтожить, он будет только усиливаться, – написал он. – Я чувствую его повсеместно. Люди входят в ваше положение, где бы вы ни находились. Будь то на шоссе или в очереди в магазине, все стали одной большой семьей. Я видел волонтеров в больнице и множество доноров крови. Врачи тоже делают все от них зависящее".
Жена Гая, психиатр по специальности, тоже подключилась к работе. "Она помогает многим знакомым, переживающим сейчас кризис. Выписывает рецепты на лекарства. Мы с ней помогаем везде, где только можем".
– Она помогает и вам?
– Да, она консультирует меня. Я получаю свою порцию поддержки дома.
Перевод: Даниэль Штайсслингер