Любовь и смерть Рафаила Нудельмана и Аллы Фурман: "Мы поклялись не жить друг без друга"
Их роман начался в Израиле и закончился в клинике эвтаназии в Швейцарии. Когда редактор, переводчик, популяризатор науки Рафаил Нудельман ушел из жизни, его жена последовала вслед за ним
Несколько десятков человек собрались в начале октября на кладбище Гиват-Шауль в Иерусалиме на похоронах Рафаила Нудельмана. Он был редактором, литературным критиком, переводчиком, популяризатором науки, чье имя хорошо знакомо русскоязычной читающей публике в Израиле, в том числе благодаря рубрике "Четвертое измерение", которую много лет вел в газете "Вести".
Многие были удивлены скромным числом людей на похоронах, но те, кто пришел, перешептывались в основном о другом: на кладбище не было жены Нудельмана, его соратницы и соавтора Аллы (Аелет) Фурман. Несколько недель спустя она покончила с собой в Швейцарии, в клинике организации "Дигнитас", которая совершает эвтаназию.
В последние годы Нудельман и Фурман занимались в основном переводом современной ивритской литературы на русский язык. Их самый масштабный совместный проект – перевод книг Меира Шалева.
Рафаил и Алла стали парой, когда обоим было около пятидесяти, и более половины жизни уже было прожито порознь. Зато с тех пор, как они сошлись, эти двое были неразлучны. Их жизнь в СССР и после приезда в Израиль вплетена в историю советских евреев в XX веке. Их смерть знаменует начало конца поколения, вместе с которым в прошлое уходит уникальная советско-русско-еврейская культура.
ВРАГИ НАРОДА
Рафаил Нудельман родился в 1931 году в свердловской тюрьме. Его родители были арестованы за еврейскую деятельность. Елена Кардаш, близкая подруга семьи, рассказывает, что родная тетка забрала Рафу из тюрьмы, когда тому был месяц. "После этого мать в тюрьме, как Рафа сказал, сгинула, – говорит Кардаш, – то ли сама умерла, то ли расстреляли. Отец тоже погиб в тюрьме".
Тетя с дядей усыновили мальчика. Он вырос в Одессе как их единственный сын.
Алла Фурман родилась в 1932 году в Москве. Ее отец был высокопоставленным военным, мать - врачом. В 1937-м, когда Алле было пять лет, отца расстреляли. По словам Людмилы Дымерской, которая с молодости дружила с Фурман, Алла осталась с мамой и тетей. Две женщины вместе с девочкой "мотались по углам, чтобы запутать следы" и не попасть в жернова террора, рассказывает Дымерская. "Она была в полной изоляции от обычного детского мира, и это наложило отпечаток на ее личность и на всю ее жизнь".
Все детство Алла переезжала с места на место, нигде не успевая прижиться или сблизиться со сверстниками. "Ее мир ограничивался мамой и тетей, – говорит Дымерская, – мир ее душевных контактов был ограничен, как крепостью. Маму она боготворила, и эта модель позже проявилась в отношениях с Рафой".
Многие описывают Фурман как женщину с трудным характером, резкую, будто прятавшуюся под твердым панцирем. "В Алле не было милоты. Человеком она была, вероятно, недоверчивым", – говорит поэт Александр Верник, знавший супругов. О Нудельмане же его друзья и знакомые говорят как о человеке харизматичном и приятном в общении, который по праву занимал центральное место во всех начинаниях, в которых принимал участие. А их было немало. Многие говорят еще, что он был красив. "Он знал все, интересовался всем", – добавляет Верник.
Ближе к концу жизни Нудельман и Фурман открыли русскому читателю Меира Шалева, а в молодости Нудельман стал известен как первый переводчик Станислава Лема на русский язык. Защитив в Ленинграде кандидатскую диссертацию по физике, Нудельман оставил науку и занялся научной фантастикой, которая в конце 60-х переживала в СССР расцвет. Он вошел в круг писателей-фантастов, среди которых были и братья Стругацкие.
"Он был одним из очень признанных в Советском Союзе критиков научной фантастики", – рассказывает о Нудельмане его друг, писатель, журналист и переводчик Владимир Лазарис. А по словам писательницы Дины Рубиной, "лучшие переводы Лема сделал именно Нудельман. Его перевод "Соляриса" – непревзойден".
САМИЗДАТ
От фантастики Нудельман перешел к занятию не менее захватывающему и куда более рискованному. Он присоединился к группе сионистских активистов, боровшихся за право выезда из Советского Союза. "Я познакомился с Рафой в Москве, когда мы оба были в отказе, в 1974-1975 годах, – вспоминает Лазарис. – Он был одним из двух редакторов самиздатского журнала "Евреи в СССР", вместе с Ильей Рубиным, и эти два человека не только делали замечательный журнал – очень яркий, очень смелый, – но и были такими же яркими и смелыми сами по себе, что привлекало к ним самых разных людей, в том числе и меня".
Журнал выходил в считанных экземплярах, но передавался из рук в руки и имел немалое влияние среди евреев, в которых на фоне растущего антисемитизма и Шестидневной войны проснулись национальные чувства и сионистские чаяния. В каждом выпуске на десятках машинописных страниц документировались нарушения прав человека и случаи дискриминации, но публиковались также тексты, посвященные еврейской истории, философии и литературе.
"КГБ за них взялось, – рассказывает Кардаш. – Александра Воронеля (основателя журнала. – Е. Р.) и его жену даже на какое-то время арестовывали, пошли обыски. Одновременно на Западе начался шум в их защиту, и в какой-то момент им сказали: либо вы уезжаете, либо вас сажают. И они все уехали".
АЛИЯ
Фурман приехала в Израиль в 1972 году, за три года до Нудельмана. Они познакомились через общих знакомых и друзей еще в Ленинграде, где оба учились в аспирантуре (Рафаил занимался физикой, Алла – математикой). Неизвестно, завязался ли их роман еще там. Так или иначе, Нудельман в то время был женат. Он развелся перед отъездом в Израиль, оставив в СССР двух дочерей, с которыми сохранил тесные и теплые отношения. У него остались четверо внуков, пять правнучек и правнук.
Фурман по приезде устроилась программистом в "Безек", где проработала до пенсии. По словам Дымерской, с точки зрения трудоустройства, погружения в язык и адаптации в обществе ей повезло больше, чем многим из тех, кто приехал одновременно с ней.
Нудельман в Израиле продолжал жить русским языком. С конца 70-х и до середины 90-х он редактировал литературно-публицистический журнал "22", являвшийся трибуной для русскоязычных литераторов и интеллектуалов в Израиле. Верник, чьи стихи публиковались в журнале, как и многие другие, высоко ценил мастерство Нудельмана как редактора – в том числе его чуткость и умение признавать собственные ошибки, но главное, по его словам, то, что Нудельман один тянул "большой толстый журнал, у которого было лицо русского еврея-интеллигента".
С начала 90-х и почти до последнего дня Нудельман вел на страницах "Окон" (общественно-литературного приложения к газете "Вести") научно-популярную рубрику "Четвертое измерение". "Рубрика была магнитом для многих людей, которые говорят, что покупали на протяжении чуть ли не двух десятилетий газету "Вести" только из-за нее, – говорит Лазарис, – чтобы узнать, что он успел прочесть и что он хочет рассказать о новых течениях и явлениях во всех областях. Трудно поверить, что один человек был настолько компетентен, чтобы вести подобную рубрику. Но он был таким человеком".
СВЕТ В ОКОШКЕ
Вскоре после приезда в Израиль Фурман постигло несчастье – ее мать умерла от рака. Дымерская рассказывает, что перед смертью мать рассказала в письме к родственнику: она потребовала, чтобы дочь обещала ей не покончить с собой в течение года со дня ее смерти. Затем она разрешила ей поступить так, как сочтет нужным.
"После смерти матери она приходила к кому-нибудь, сидела в углу молча, и так проходили ее вечера после работы", – рассказывает Дымерская. Но тут в Израиль приехал Нудельман, они снова встретились – и ее жизнь изменилась.
"Рафа был желанным для очень многих женщин, но возникла некая монополия Аллы (на него), в которой она не была уверена до конца", – говорит Дымерская. Эта неуверенность, свидетельствуют многие, привела, с одной стороны, к тому, что супруги отдалились от многих друзей, а с другой – к тому, что они всегда и всюду появлялись вместе.
"Алла старалась разделить все его обязанности, все его работы. Она должна была стать ему необходимой, потому что он был ее дыханием". Кардаш добавляет, что не видела женщины, которая бы заботилась о муже так, как это делала Алла. "Она была абсолютно предана ему. Он был для нее свет в окошке. Вся жизнь".
ШАЛЕВ
Фурман и Нудельман жили в Иерусалиме. В начале 2000-х, когда Алла вышла на пенсию, они начали работать вместе. "Алла прожила две жизни, – говорит писатель Феликс Кандель, еще один друг семьи. – Первая обычная жизнь – утром на работу, вечером назад, она была одинока. А потом появился Рафа и открыл ей другой мир (мир творчества. – Е. Р.) – мир тягостный, тяжелый, беспощадный и осмысленный. И в этом другом мире за короткое время они сделали очень много".
"Алла очень хорошо знала иврит, действительно хорошо, – говорит Кардаш. – Она очень любила Шалева, это был ее любимый писатель на иврите. И когда наша алия в 90-х появилась, стали говорить, что нет культуры, нет литературы, и Аллу это очень задело. Она как раз вышла на пенсию, и они решили, что будут переводить на руский книги современных израильских писателей, чтобы русской публике показать израильскую культуру и литературу. Начали с переводов Шалева".
Дымерская добавляет: "Рафе роман "Эсав" очень понравился. В нашей среде все время шли споры, является ли Израиль культурной провинцией или в Израиле все-таки есть стоящие литература и искусство. Рафа стоял на той позиции, что есть. И когда ему наконец-то попался "Эсав", он решил, что это и есть самое веское доказательство".
Возможно, изначально Нудельманом и Фурман двигало в основном желание открыть израильскую литературу русскоязычным израильтянам, но в результате их переводы стали достоянием куда более широкой читающей по-русски публики – в России и во всем мире.
"У меня нет сомнения в том, что в русском переводе есть нечто такое, что делает мои книги особенно привлекательными для русского читателя", – говорит писатель Меир Шалев. По его свидетельству, именно в России его встречают с особым энтузиазмом, и в какую бы страну он ни приезжал, на его лекции обязательно приходят русские читатели и просят подписать русские переводы его книг. "Очевидно, что это связано – главным образом или хотя бы в равной мере – не только с самими книгами, но и с их переводом".
Шалев отмечает, что часто слышит восторженные отзывы о русском переводе его книг от читателей, владеющих обоими языками: "Не обижайся, говорят они, но перевод лучше оригинала. Я принимаю это как комплимент – и себе в том числе, не только переводчикам".
"Рафаил позвонил мне на работу, в то время я жила и работала в Москве, в Сохнуте, – вспоминает Дина Рубина о периоде, когда Нудельман и Фурман только начинали переводить Шалева. – Он был очень взволнован и, кажется, даже слегка растерян. Сказал: вот мы с Аллой перевели "Эсава" и теперь понятия не имеем, что со всем этим хозяйством делать. Я сказала: пришлите, Рафа, почитать. Вообще-то я была уверена, что никому в Москве на фиг не сдался израильский писатель, примерно так же, как в Израиле никому не нужен русский писатель. Это было время, когда книжный мир давно встал на прагматичные денежные рельсы. Издатели не вкладывали денег в убыточные проекты, а я была уверена, что сей проект – убыточный по сути".
Но, проглотив книгу за одну ночь, Рубина изменила свое мнение. "Это была прекрасная сага, переведенная с невероятным мастерством, прекрасным, поистине библейским языком", – описывает она свое впечатление. В тот же день писательница позвонила своему московскому издателю, рассказала о "гениальном романе, переведенном самим Нудельманом", и обещала вложить в издание книги деньги из сохнутовского бюджета.
Это было первое издание Шалева на русском языке. С тех пор в переводе Нудельмана и Фурман вышло еще не менее 14 его книг, в том числе романы, эссе и книги для детей".
ЭВТАНАЗИЯ
По словам Шалева, у него были хорошие деловые отношения с Нудельманом и Фурман. Он бывал у них в гостях и принимал их у себя, но это не были дружеские отношения. "Они испытывали ко мне благоговение, хотя я много раз говорил, что это чересчур", – говорит Шалев и добавляет, что у его переводчиков сложились более близкие отношения с его сыном Михаэлем.
Именно Михаэлю позвонила Фурман, чтобы сообщить, что Нудельман при смерти и что она собирается умереть вслед за ним. После этого между Фурман и Шалевом состоялся разговор, в котором она объяснила, почему решилась на эвтаназию. "У нас, кроме друг друга, в этом мире ничего нет. Жизнь одного потеряет смысл, если другой умрет, – цитирует ее Шалев. – Так она сказала, а потом добавила: "А в Израиле у нас ничего нет, кроме вас". Это меня потрясло и в каком-то смысле причинило боль".
В том же разговоре Фурман сказала Шалеву: "Мы давно решили, что если один из нас умрет, второй сделает эвтаназию в "Дигнитас" (некоммерческая организация, действующая в Швейцарии и помогающая неизлечимым больным добровольно уйти из жизни. – Е. Р.)".
У Кардаш немного иная версия событий: "У Рафы обнаружили рак, когда уже были метастазы. Они в какой-то момент поняли, что все безнадежно, и тогда они решили оформить в Швейцарии гостиницу эвтаназии и стали оформлять на двоих. У Аллы тоже была онкология, хоть и не критичная". Именно этот факт позволил Фурман получить разрешение пройти процедуру эвтаназии вместе с мужем.
В "Дигнитас" умерщвляют только людей, обреченных на смерть или на невыносимую боль. "Они думали, что смогут уехать вместе, но когда уже все оформили, оказалось, что он просто нетранспортабелен", – рассказывает Кардаш. "Последние три недели, которые он был в больнице, Алла просто не выходила из палаты. В чем она приехала, в том и была. Я ездила к ним домой и привозила какие-то вещи, которые были им нужны. Все это время шла переписка с гостиницей эвтаназии", – вспоминает она.
"После его смерти она должна была получить разрешение заново", – говорит Кардаш и объясняет, что в швейцарской организации все было готово к эвтаназии "на пару", а после смерти Рафаила перед Аллой встали новые бюрократические препятствия.
"Он умер 6 октября, а она 25-го. Для нее было совершенно немыслимо жить без него. Для нее жизнь потеряла всяческий смысл, и с момента его смерти ее единственным желанием было поскорее уйти из жизни. Она была совершенно в ясном уме. Она была собранна, решительна. Это не было эмоциональное решение".
Шалев был, по-видимому, одним из немногих людей, помимо Кардаш, с которыми Фурман связалась после смерти мужа. "В день, когда она позвонила мне, чтобы сообщить о смерти Рафаила, она сказала, что едет в Швейцарию, – вспоминает он. – Я ей сказал: "Секунду, человек только что умер. Как это вы едете в Швейцарию? У вас не осталось тут никаких процедур?" Он сказала: "Это меня не интересует. Я оставляю тело в больнице и еду в Швейцарию".
Приехав в Цюрих, Фурман узнала, что организация "Дигнитас" не готова немедленно совершить эвтаназию, так как, по правилам, ее сотрудники должны быть полностью убеждены в адекватности человека, идущего на этот шаг. Она звонила Шалеву еще несколько раз, а однажды попросила его свидетельствовать перед начальством "Дигнитас", "что она нормальна", говорит он, чтобы те позволили ей умереть. Он выполнил ее просьбу. Через несколько дней она вернулась в Израиль и позвонила Шалеву в последний раз, прежде чем вновь отправиться в Швейцарию – на этот раз навсегда.
Впервые опубликовано в журнале "Ла-Иша". Текст на иврите можно прочитать здесь
Авторский перевод: Елизавета Розовская
